Б.Е.ПЛОТНИКОВ

 

 

Я - В РОССИИ!

 

 

Москва-Екатеринбург

 

9 августа едем покупать билеты на поезд в Екатеринбург. На станции «Ленинский проспект» прохожу через вертушку для пенсионеров, и мы катим до станции «Чистые пруды», где  по длинному переходу идем в нескончаемом людском потоке на другую линию московского Метрополитена. В свободных уголках стоят музыканты, старенькие бабушки с вытянутыми перед собой ладошками  и безмолвные монахи с копилками. Все просят деньги. Кое-кто продает карандашики, газеты, сладости. На станции «Комсомольская» поднимаемся по очень длинной автоматической лестнице и выходим на Площадь трех вокзалов. Действительно, перед нами три вокзала: Ленинградский, Ярославский и Казанский. Площадь очень большая, многолюдная и Юра Баженов предупреждает: «Борис Евгеньевич, держитесь за карманы, здесь, как в Каракасе, на автостанции в Нуэво-Цирко - полно воров». Держась за карманы, проталкиваемся на Казанский вокзал.

Долго стоим в очереди. А вокруг уже Азия. Ходят смуглые монголы и якуты с раскосыми глазами. Горомко кричат и носятся с огромными сумками желтолицые китайцы. Перед нами семья бурятов покупает билеты в Улан-Удэ, куда им предстоит ехать пять суток. Железнодорожные расписания кишат совершенно незнакомыми для меня экзотическими названиями городов и станций. Вот какая она, моя Россия!..

Из нескольких предложенных нам вариантов мы уже выбрали самый для нас подходящий. Будем ехать две ночи и один день, всего  36 часов. Оба билета обходятся нам в пересчете что-то долларов в 150. Мы выбираем купе в скором поезде Москва-Абакан, который прибывает в Екатеринбург в 6 утра местного времени. А далее наш поезд будет мчать еще несколько дней в далекий, незнакомый мне Абакан, лежащий где-то за Алтайскими горами, неподалеку от республики Тува, которая знакома мне только по почтовым маркам.

По настоянию генерала А.Друкарева, Председателя Суворовско - Нахимовского Клуба в Москве, я достаю в МИДе специальное разрешение для посещения Екатеринбурга, Казани и Нижнего Новгорода, которого, вообще говоря, у меня никто в дороге ни разу не потребовал.

Без соответствующих штемпелей суворовцы Москвы меня в путь не пускают.

Не на шутку встревоженные моим упрямством, суворовцы все же настаивают и везут меня в МИД, где я жду их в автомобиле на улице, пока они подбираются к своему бывшему однокашнику и экс-консулу России в Венесуэле Валерию Боброву, с которым я был знаком во времена его пребывания в Каракасе и который должен поставить, на моей визе все полагающиеся подписи, печати и штампы. Потом они все довольные спускаются ко мне на улицу, и Бобров торжественно вручает мне все необходимые документы. Как на грех, в автомобиле не оказалось ни одной бутылки «Столичной», чтобы эти документы «вспрыснуть», отметить успешное завершение столь важной международной дипломатической процедуры и поблагодарить за трогательное внимание ко мне славного суворовца Валеру Боброва.

На следующий день под проливным дождем нас везут на Казанский вокзал, и мы по лужам идем к длинному и темному поезду, который спокойно и незаметно принимает в свое чрево прибывших на посадку пассажиров.

Обыкновенно поезда пыхтят, издают пронзительные свистки, по крайней мере, такими я их помню по моим поездкам в старой доброй Югославии. Этот же угрюмо молчит и, кажется, не собирается никуда нас везти. И только проводники, стоящие у входов в вагоны и проверяющие  в кромешной темноте билеты, придают веру в то, что мы не ошиблись, и это и есть тот самый «скорый Москва-Абакан».

Наша проводница с электрическим фонарем подмышкой, строгая и требовательная, долго рассматривает мой паспорт и разыскивает какой-то, одной только ей ведомый, штемпель.

Сопровождавший нас член Московского Суворовского – Нахимовского Содружества Феликс Егоров попытался объяснить ей, что паспорт этот венесуэльский, и что все необходимые штемпеля проставлены самим консулом в МИДе, на что получает приказ помолчать, так как она, наверное, лучше знает, «что здесь к чему». Тут дождь припустил с новой силой, и она с крайним неудовольствием возвращает мне паспорт и соизволяет пропустить нас в вагон, где за нами с Юрой закреплены две верхние полки в четырехместном купе.

Точно в назначенное время наш электрический поезд совершенно бесшумно, плавно и без какого-либо предупреждения трогается, набирает скорость, и мы едем в чёрную тьму в далекое неизвестное. За окном ничего не видно, и мы решаем ложиться спать. За 10 рублей я получаю матрац, две простыни, одеяло, подушку, наволочку и полотенце. Мы закусываем купленными в Москве колбасой и сыром и ложимся. Я влезаю на свою полку, раздеваюсь, но монотонный стук колес не может убаюкать меня. Я смотрю сверху на молодую девушку, расположившуюся на нижней полке, на уже мирно похрапывающего Юру, и вся эта непривычная для меня обстановка и какая-то тревожная мысль не дают мне уснуть... Что-то ждет нас там, в далеком Екатеринбурге?

Накануне ночью мы, правда, дозвонились до одного незнакомого мне екатеринбургского суворовца с какой-то странной, не запоминающейся сразу фамилией, и он обещал нас встретить... Но как-то примут нас другие суворовцы?

Колеса стучат, скорый несется вперед, косой дождь покрывает окно мелким кружевом, и за ним ничегошеньки не видно в темноте. Мне не спится, я спускаюсь с полки и иду по длинному узкому коридору за кипятком. Проводница смотрит на меня откровенно неприветливо, но, когда я заискивающе и с явно мирными намерениями протягиваю ей 10 рублей, все же смягчается, и дает мне стакан в подстаканнике, пакетики чая и сахара.

Чтобы окончательно смягчить напряженность, я рассказываю ей, что за 78 лет своей жизни впервые сумел приехать в Россию и, что мне также впервые в жизни, приходится спать на верхней полке. В ответ на ее вопрос об устройстве железнодорожных вагонов в Венесуэле, говорю, что там нет, не только верхних полок и вагонов, но даже нет ни одной железнодорожной линии.

           - Как же вы там ездите в этой несчастной стране?

           - А мы по причине такого вот несчастья ездим там на своих автомобилях.

- Ну, тогда мне там будет нечего делать, - резюмировала сия «общительная» дама, как будто-то ее кто-то настоятельно «туда» приглашал, и решительно задвинула дверь в свое маленькое специальное купе прямо перед моим носом.

Но ночью она все же проявляет ко мне некую любезность, разбудив меня и предложив перейти на нижнюю полку - пассажир с нее сошел на какой-то станции. Мы уже переехали через Волгу и мчимся на Восток. С первым светом я встаю и жадно смотрю в окно, а передо мной проплывают нескончаемые леса, и белые березы кланяются одна другой, сосны тянутся к небу,  а низенькие серебристые елочки скрывают, наверное, от чужих глаз много-много грибов и ягод... Иногда пронесется встречный поезд, промелькнет станция, пробегают мимо отдельные деревянные домики, дачные поселки. Остановки короткие и очень редкие. Когда мы выходим на станциях, чтобы размять ноги, нас обступают торговцы и торговки, которые продают молоко, хлеб, вареную картошку, жареных цыплят, газеты.

Станция «Балезино». Остановка на 30 минут. Я хожу по перрону и присматриваюсь к товарам. Мимо бежит краснощекая девушка лет четырнадцати и предлагает баночку малины. Мне становится ее жалко, и я даю ей всю мелочь из моего кармана. Подходит худой человек лет сорока. Вид у него жалкий, глаза испуганные. Подмышкой у него бутылка питьевой воды, а в руке три соленых огурца. Он предлагает мне свой товар. Я без мелочи и говорю, что мне ничего не нужно, но он как-то несмело, но все же настаивает, и я спрашиваю, почем огурцы. Даю ему 10 рублей, но беру один огурец.

-Возьмите, пожалуйста, всё, возьмите, ведь стыдно! - говорит он, пытаясь сунуть мне в руки бутылку воды и оставшиеся два огурца, как вдруг слезы брызгают из его воспаленных глаз. Я представляю себе нужду, которая выгнала его на перрон в надежде заработать пару рублей. Непроизвольно в голове проносятся мысли о безработице, удручающем безденежье, безвыходном положении и безнадежном существовании этого человека, в маленьком захолустном городке. Мне становится бесконечно жаль его...

Мне хочется сказать ему пару, может быть, и не очень умных, но каких-нибудь ободряющих слов, но какая-то неожиданная судорога сжимает мне горло, и теперь уже и из моих глаз неудержимо текут слезы. И вот так стоим мы оба на перроне станции «Балезино», я - с одним огурцом в руке, он - с двумя, и оба плачем:

-Мужчина, мужчина, поезд трогается!  - кричит мне проводница, и я подбегаю к двери, прыгаю на высокую ступеньку и машу ему моим огурцом, бесконечно жалея, что не дал ему больше, что не отдал всех денег, которые были у меня в кармане. Уткнувшись лбом в дверное окно тамбура, я тихо плачу по моей России, в которой столько голодных, обездоленных судьбою, людей, в которой вынужденные торговцы и проезжающие пассажиры плачут на перронах.

- Вам, может быть, врача вызвать? - спрашивает неожиданно вошедшая в тамбур, и вдруг подобревшая ко мне, проводница.

- Нет, нет, спасибо...

И опять пошли леса, деревеньки, маленькие городишки, пересекаем широкую серую Вятку, огромную мрачную Каму, и все леса, леса, леса... А колеса стучат и стучат - мы скорым несемся по моей необъятной России. Юра Баженов принес последних газет, свежего хлеба, мы ужинаем. Съеден злополучный огурец, но станция «Балезино» все мерещится мне и не дает успокоиться.

Наконец, наступает последняя ночь в поезде. Мы долго сидим за маленьким столиком, смотрим в непроглядную тьму и вместе стараемся предугадать, что же ожидает нас в самом ближайшем будущем. В час ночи мы раскладываемся. Я уже привык к вагонной обстановке и даже немного сожалею, что перебрался вниз - наверху было много интереснее...

Серым пасмурным утром мы подъезжаем к большой станции, где на перроне нас ждали два совершенно незнакомых человека с суворовскими значками в петлицах их пиджаков, которые встретили нас, как родных, и в дальнейшем мы были окружены такой заботой и вниманием, о которых мы и не мечтали, представляя себя на суровом и хмуром Урале.

Не успели мы с ними и поздороваться, как к нам подлетел молодой человек с огромной видеокамерой на плече, и свою странническую жизнь в Екатеринбурге я начал с телевизионного интервью прямо на перроне станции...

А через несколько минут я уже припал на колени перед простым Крестом, сооружённым на том месте, где некогда стоял дом бывшего кадета, инженера - путейца Н.Н. Ипатьева, в котором 17 июня 1918 года были жестоко умерщвлены последний Русский Государь Император, Его Семья и приближенные.

Екатеринбург

Мы в Екатеринбурге вот уже два дня и все время чувствуем на себе ненавязчивую внешне заботу о нас суворовцев. Открываем холодильник и видим вкусные вещи, которыми нас снабдил заботливый хозяин квартиры, где мы живем, Анатолий Николаевич Переверзев. Выходим утром на балкон, а во дворе уже стоит автомобиль с пресимпатичным молодым человеком Юрой, который в нашем распоряжении по приказу Григория Ефимовича Александрова.

Квартира отделана по последнему слову американского дизайна, меблирована элегантной финляндской мебелью, и только 75-ти сантиметровые наружные стены и двойные окна с обязательной русской форточкой напоминают нам о том, что мы уже на «суровом и хмуром Урале», в далекой Азии, где «в июне еще не лето, а в августе уже не лето».

Нам сказали, что если с нами что-нибудь случится, то стоит только из любого городского телефона-автомата бесплатно позвонить по номеру 04 и сказать телефонистке «Екатеринбурггаза»: «Мы гости вашего начальника Переверзева и заблудились, будьте добры послать за нами машину», то к нам немедленно приедут.

Мы знаем также, что если нас посадят в тюрьму, как подозрительных иностранцев, то за нами приедет множество суворовцев и нас отобьют от любых полицейских, если нужно, то с применением всяких военных приемов тактики и стратегии, преподававшихся в Суворовском военном училище.

Но мы не задаемся, не важничаем, ведем себя тихо, мирно и будем вызывать подмогу лишь в самых экстренных случаях.

12 августа, в день нашего приезда, Гриша и Николай Вуоно представили нас кандидату исторических наук, начальнику отдела исторического музея города Екатеринбурга Людмиле Ивановне Зориной, элегантной интересной даме, которая, находясь в настоящее время в очередном служебном отпуске, все же находит возможность в этот день взять нас под свою опеку и охотно берется показать нам Екатеринбург с самой лучшей его стороны. Она является автором ряда отдельных книг и статей по архитектурной истории города.

В этой замечательной русской женщине, которую, к сожалению, не описал еще в своих стихах никакой современный Некрасов, меня поразил ее шарм, ее эрудиция и простота общения. Но больше всего мое внимание к ней привлек ее живой плавный и красочный русский язык, только для того, чтобы послушать который, право, стоило перелететь сюда из далекой Южной Америки. А ее искренняя и неподдельная любовь к Екатеринбургу и седому Уралу попросту пленили мое сердце.

И если спросят меня, что больше всего понравилось мне на Урале: широкое гостеприимство Переверзева, деликатная забота Александрова, дружба Вуоно, русская баня с замечательной парилкой Антропова или четкая военная выправка Дрынова, то я отвечу без колебаний - больше всех меня очаровала Зорина, ее прекрасный русский язык и ее любовь к родному городу.

Мы любуемся красивым городом, восхищаемся его площадями, парками и набережными реки Исеть, а вечерние народные гуляния на главных улицах напоминают мне праздники в дни давней молодости в дорогой моему сердцу Югославии.

Весь город лихорадочно красится, чистится, украшается гирляндами цветов и флажков. Людмила Ивановна объясняет нам, что город празднует свой почти что трехсотлетний юбилей. Действительно, всюду встречаются нам большие плакаты с поздравлениями «Счастья тебе, любимый город!», и мы, случайные гости, желаем этому городу счастья и побольше таких замечательных людей, как те, которые нас так трогательно приняли, обласкали и одарили своей заботой и любовью.

После осмотра города Людмила Ивановна везет нас куда-то далеко по асфальтовой дороге, которая оказывается знаменитым сибирским трактом. И мы как будто видим скачущих гонцов с донесениями к Русскому Царю в далекий Санкт-Петербург; тройки с бубенцами, мчащими куда-то купцов, и, гонящимися за ними, волчьими стаями; видим вереницы, тяжело ступающих, арестантов в кандалах. И, наконец, мы подъезжаем к памятнику на невысоком холме. Он стоит на линии, разделяющей Европу от Азии.

Я часто вспоминаю сейчас тот прекрасный день, когда стоя в Европе, я пожимал руку стоящему в Азии Коле Вуоно. Как хотелось бы мне найти холм в Южной Америке, стоя на котором можно было бы пожать ему руку, поблагодарив еще раз его и всех суворовцев Екатеринбурга за то участие, которое они приняли в приехавшем издалека страннике. Здесь, на берегах Карибского моря, где «только двенадцать месяцев лето, а все остальное зима», я приношу всем далеким своим друзьям из прекрасного Екатеринбурга глубокую благодарность за любовь и за ласку. Без их участия и помощи я бы никогда не смог поклониться трем простым железным Крестам, столь дорогим для моих памяти и сердца.

На обратной дороге мы заехали в небольшой дачный поселок, где гостила у бабушки дочка Людмилы Ивановны - Поля. Маленький покосившийся домик, рядом банька, немного подальше оранжерейка. На маленьком участке две яблони, увешанные розовыми яблочками, крыжовник, малина и еще какие-то ягоды и много грядок с картошкой, морковкой и петрушкой.

Из домика нам навстречу вышла симпатичная приветливая бабушка, хозяйка этого райского сада, и задарила нас фруктами и ягодами. Она водила всех нас по саду, то и дело давала отведать чего-нибудь. Мы все пробовали, и уезжать не хотелось. Испив водицы из колодца, мы распрощались и поехали в Азию, я хочу сказать в Екатеринбург. Там мы купили конфет Поле, доченьке Людмилы Ивановны, и простились с ними. Неужели мы никогда больше не увидимся?

Екатеринбург

В четверг, 13 августа, суворовцами была запланирована моя поездка в Нижнюю Синячиху, что в 12-ти километрах к северу от Алапаевска. Рано утром за нами заехал Юра, шофер Гриши Александрова. Мы закусили, выпили кофе и поехали. Сначала остановились у Главпочтамта, где в отделе международной почты я написал пару писем в Венесуэлу и в Америку. Перейдя дорогу, в цветочном магазине напротив почтамта мы составили большой букет из алых роз и красивых гладиолусов. Затем по пути заехали в церковь, где купили восковые свечи - все, что нам  нужно было для поездки в сравнительно далекий Алапаевск, который расположен в 180-ти километрах к северо-востоку от Екатеринбурга.

Сразу же за городом нас обступил густой березовый и сосновый лес. Дорога хорошая, широкая, но иногда такие рытвины, что спина трещит. Едем очень быстро, и я немного озабочен опытностью нашего молодого шофера: ведь на скорости 100 км/час любая непредвиденная дырка в дороге, а их много, может оказаться последней для нас. Юре Баженову, ехавшему сначала невозмутимо сзади, становится плохо, его тошнит и он просит Николая, сидящего впереди, поменяться с ним местами - впереди не так укачивает. Пользуясь оказией, я прошу Юру не торопиться, и мы переходим на скорость, не опасную для разболевшегося Баженова.

По дороге минуем несколько деревень и маленьких городков. Заезжаем в большой и живописный фабричный город Реж, расположенный на невысоких холмах и отвалах из невидимых нам рудников. Улицы запутанные, некоторые закрыты по случаю проводимых на них дорожных работ, и мы немного поплутали в поисках выезда на главную дорогу. Дома, в большинстве своем деревянные, с нарядными окнами и узорчатыми наличниками. Затем по дороге опять стали попадаться дачи с самодельными оранжереями, в которых трудолюбивые дачники выращивают капризные помидоры и огурцы.

Подъехали и остановились около двух женщин, продававших грибы. Грибы лежали горками и выглядели очень живописно. Николай  предложил нам свои услуги по приготовлению дома вечером «жарехи» из этих грибов, но я, боясь испачкать нарядную кухню Толи Переверзева, отказываюсь от его любезного предложения, сославшись на то, что у нас-де, мол, негде их жарить. Садясь в автомобиль, шофер Юра в шутку предлагает женщинам поехать с нами. Они смеются и кричат нам: «Куда с вами ехать, если у вас даже грибов-то негде пожарить!».

Лес прекращается, и по бокам идут нескончаемые поля ржи и, как нам кажется, гречихи. Мы останавливаемся еще, ходим по ржаному полю, срывая колосья и полевые цветы для маленького букета. Резкий прохладный ветер волнует рожь, и она колышется волнами, как море. Вдали небо чернеет и сулит грозу. Коля Вуоно поет нам своим красивым баритоном песню, которая так подходит к месту и нашему возвышенному настроению. В сердце России, в далеком  бескрайнем азиатском поле, волнующемся колосьями красной ржи, мы слушаем его, как зачарованные:

 

Поле, русское поле,

Светит луна или падает снег,

Счастьем и болью вместе с тобою

Нет, не забыть тебя сердцу вовек!

Не сравнятся с тобой

Ни леса, ни моря.

Ты со мной, мое поле,

Студит ветер висок.

Здесь Отчизна моя,

И скажу не тая:

Здравствуй, русское поле,

Я твой тонкий колосок!

 

Едем дальше и попадаем в Алапаевск, на окраине которого на взгорье стоит бело-зеленая шатровая церковь с большим кладбищем. Перед церковью, у ворот жмутся нищие. По дорожке, невдалеке, идет бабушка, а за ней пощипывая травку, бегут две серых козочки. Справляемся у  спешащего куда-то монаха о настоятеле церкви. Тот отвечает, что отец Моисей на настоящий момент в отъезде, но с минуты на минуту должен подъехать. Осматриваем внутренность храма, кладбище, на котором есть много интересных и старинных могильных памятников с очень характерными эпитафиями. Одна из пожилых женщин возле ворот кладбища указывает нам место в нескольких метрах от нас, на котором в 1918 г. стояло бревенчатое строение, в котором некоторое время находились тела казненных, извлеченные колчаковцами из той шахты, к которой, собственно, мы и держим сейчас путь .

Тут нам доложили, что отец Моисей приехал, и Николай пошел к нему, чтобы узнать о возможности проведения сегодня траурной панихиды на месте казни. Узнав от Николая, кто мы  все такие и с какой целью приехали в Алапаевск, он предложил нам ехать сейчас на место, пообещав, что он лично выедет туда же вслед за нами.

До опушки леса, где располагалась старая шахта, одиннадцать-двенадцать километров от храма по не очень хорошей дороге, пролегающей меж ржаных полей. Пошел сильный дождь, и березы поникли своими кронами к земле. Свернув с главной дороги на накатанную в траве проселочную дорожку, по ней подъезжаем к большой строящейся из красного кирпича церкви, в которую входим по мокрым скользким деревянным, временно установленным трапам. Рабочие стоят под уже настеленной крышей и ждут окончания дождя. Всюду капает вода, метровой толщины стены отсырели и долго, видимо будут сохнуть. Мешки с цементом стоят на дожде, слегка прикрытые какой-то прозрачной бумагой, и этот беспорядок вызывает во мне возмущение бесхозяйственностью предпринимателя, которого на стройке не видно. Шагая по переходам, осматриваем постройку, а руки так и чешутся взяться за лопату и помочь добрым людям строить эту прекрасную церковь.

Неподалеку за деревьями стоят красные ворота с куполами и маленькая белая часовня с запертыми огромным допотопным замком высокими входными двустворчатыми воротами. Подошел монах и простым гвоздем, подобранным тут же из-под какого-то камня, как отмычкой легко открыл замок. Рядом с часовней - Шахта и большой белый железный Крест. И вот я там, где 18 июля 1918 года, как писали нам в Венесуэлу в июне этого года суворовцы города Екатеринбурга, где «в числе других великомучеников были живыми сброшены в шахту под городом Алапаевском трое сыновей Отца Всех Кадет Великого Князя Константина Константиновича, со дня рождения которого в этом году исполняется 140 лет.

В тот же день были силой принуждены идти по бревну, переброшенному над входом в тридцатисаженный шурф заброшенной шахты и ударами ружейных прикладов сброшены в нее в числе других семи страдальцев: князь Иоанн Константинович, кадет Первого Кадетского корпуса, лейб-гвардии Конного Его Величества полка; князь Константин Константинович, кадет Нижегородского гр. Аракчеева Кадетского корпуса, Георгиевский кавалер, и князь Игорь Константинович, кадет Петровско-Полтавского кадетского и Пажеского корпусов, кавалер Золотого оружия и Ордена св. Владимира с мечами. Все трое были участниками Великой войны, доблестными воинами, не отсиживавшимися за солдатскими спинами и лично участвовавшими во многих боевых делах».

Мы кладем к основанию Креста наши цветы, как купленные, так и собранные в поле, пробуем зажечь наши свечи, но ветер и частый мелкий дождик не дают нам сделать этого. Я встал на колени   перед крестом прямо в лужу желтой воды. Николай стоял рядом и ему тоже, наверное как и мне, вспоминались слова, написанные им несколько месяцев назад в своем письме нам о том, что «память о братьях-героях и гордость за их мученическую стойкость жива и поныне в сердцах многих людей в сегодняшней России, в свое время так жестоко и беспощадно уничтожившей самых лучших и самых преданных своих сыновей».

Мы уже собрались было уезжать, как прибыл отец Моисей с тремя девушками в черных платках на головах, тремя мужчинами и чтецом. Певчие запели, чтец прочел нужные молитвы, отец Моисей обошел с кадилом три раза большую воронку - все, что осталось от тридцатисаженной шахты. Большая шахта уже завалилась, и в ней даже выросли сосны.

Мы подали записку «За упокой» Великого князя Константина Константиновича, князей Иоанна, Константина и Игоря, других, здесь казнённых, а так же за директоров, воспитателей и преподавателей русских зарубежных корпусов и всех Кадет Русских, на поле брани павших, в смуте убиенных и в миру скончавшихся. Панихида продолжалась долго, девушки пели так хорошо, и «Вечная память» звучала в мокром лесу убедительно и торжественно.

А слез я не стыдился, прозрачные капли на моем лице можно было отнести к только что прошедшему дождику.

Деньги, которые мы предложили чтецу, он взять наотрез отказался. Отец Моисей, еще не старый мужчина с выразительным измождённым лицом праведника, ласково поговорил с нами, девушки-певчие смеясь долго отказывались, но потом всё же приняли по десять рублей. С этим мы с ними распрощались, а Николай по моей просьбе спустился в воронку,  накопал и положил в пакет несколько горстей святой земли с этого места, положив туда же несколько еловых шишек и хвои.

По дороге назад мы свернули в Алапаевск, в котором с трудом нашли место, где смогли пообедать. Это заведение весьма громко величалось ресторан «Весна». Там нам дали бульон из кубиков с вермишелью, по десять пельменей, селедку и бутылку водки неясного происхождения, взяв за все это с нас 80 рублей. Там же, около этого «ресторана» мы купили малины,  черники и ехали не спеша, так как шофер тоже выпил с нами на помин души всех убиенных Великомучеников  рюмку водки и боялся возможного контроля.

 

 

Екатеринбург

 

Днем 14 августа мы были приглашены на обед суворовцем Пашей Антроповым, который является директором частного охранного предприятия «Лекс».

В уютном и чистом ресторанчике, расположенном неподалеку от офиса Павла, в числе прочего, нам подали блюдо из тушеных шампиньонов. Когда мы все вышли на улицу и направились в офис, который его хозяин хотел нам показать, Николай посетовал мне на то, что я отказался накануне отведать грибов истинно уральских, приготовить которые по традиционным уральским рецептам он хотел для нас. Он заверил, что по вкусу эти шампиньоны, которые мы сейчас ели, ни в какое сравнение не могли бы идти с местными лесными грибами. В офисе мы имели беседу с сотрудниками и сотрудницами Павла Павловича. Я расспросил их о работе, жизни, настроениях, но в основном, пришлось говорить мне, т.к. у этих жизнерадостных людей нашлась масса вопросов для меня об истории зарубежного русского кадетства, о судьбах отдельных кадет, о современной жизни русской диаспоры в разных странах.

Около 16 часов мы все вместе подъехали к зданию главного офиса предприятия Анатолия Николаевича Переверзева фирмы «Екатеринбурггаз», где он уже принимал нас в первое утро нашего приезда в город. Несколько служащих ждали нас внизу, а затем после краткого знакомства проводили наверх в кабинет хозяина.

Анатолий Николаевич ждал нас в огромном кабинете. Прежде всего он расспросил нас, комфортно ли чувствуем мы себя вечерами в той квартире, которая была предоставлена им в наше полное распоряжение на время пребывания в городе.

Предложив выпить коньяку, он откупорил одну бутылку, понюхав, решил, что коньяк в ней не из лучших, открыл другую, налил себе и мне по полбокала, дал ощутить его запах, который я одобрил, и мы выпили «с приездом». Коньяк понравился, он достал из шкафа еще две бутылки и предложил мне распробовать их содержимое более детально при случае дома. Затем протянул мне замечательный альбом с фотографиями Екатеринбурга и, наконец, взяв со своего огромного рабочего стола маленькую коробочку, показал и подарил мне красивые часики с цепочкой.

Некоторое время мы беседовали, и из этой нашей беседы я, ужасно догадливый, втуне извлек для себя три следующие вещи: кто не пьет - тот не кадет; кто не любит Екатеринбурга - тот не достоин дружбы Толи и, наконец, дружбой Переверзева нельзя злоупотреблять - время в Екатеринбурге дорого. И я, как мне кажется, достойно выполнил все его напутствия. В – первых, начиная с того незабываемого утра моего приезда, я с суворовцами пил так много, что сейчас, когда пишу эти строки, не очень уверен в том, что некоторые из деталей, описанных здесь мной событий,  происходили в те дни  именно так, как это мне представляется ныне, издалека.

Во - вторых я искренне полюбил красивый, ставший дорогим моему сердцу Екатеринбург, и в - третьих сроки пребывания в нем я  ограничил временем, нужным для осуществления мною святых вещей, самых необходимых для спокойствия моей души - я посетил три железных Креста и поклонился им до земли. И я глубоко признателен дорогому Анатолию Николаевичу за ту бесценную помощь и поддержку, которые он оказал мне в осуществлении моей давнишней мечты, еще совсем недавно казавшейся вообще невозможной.

Несмотря на то, что формально рабочий день в офисе был уже закончен, в кабинет входили секретарши и секретари с бумагами, Толя подписывал их с явным неудовольствием и, наконец, приказал его больше «не беспокоить». Однако, через несколько минут все же кто-то вошел и доложил, что «все готово».

Мы поднялись и пошли по длинному коридору. У одной из двухстворчатых широких дверей нас ждали два человека, которые широко их раскрыли при нашем приближении. Мне первому было предложено в них войти, и когда я это сделал, то увидел большой накрытый стол, вокруг которого стояли по стойке смирно у своих приборов несколько человек.

Не успел я оправиться от неожиданности, как ко мне решительным твердым шагом с явно военной выправкой подошел господин, который остановился и громко и внятно обратился ко мне со следующим рапортом: «Господин старший кадет! В этом зале находятся 24 члена Екатеринбургского Суворовско-Нахимовского Клуба, в большинстве своем окончившие Екатеринбургское Суворовское военное училище, которые от всего сердца приветствуют тебя в столице сурового, седого и хмурого Урала и желают тебе счастливого в ней пребывания».

Такого приема я просто не мог ожидать - это была бомба, которая взорвалась совершенно неожиданно для меня и которая вместе с только что выпитым коньяком лишила меня на некоторое время дара речи. Но я  все же поздоровался с полковником  Александром Егоровичем Дрыновым и занял указанное мне место, которое оказалось председательским. К счастью, мое замешательство длилось недолго, ибо встал ближайший ко мне бравый суворовец, назвал свое имя, отчество и фамилию, училище, год выпуска, свой чин и свое настоящее занятие. Таковых сведений было 24, потому что все присутствующие по порядку вставали и давали мне о себе такие же данные. Эта уважительная ко мне церемония представления заняла несколько времени, в течение которого я пришел таки в себя и привел в порядок свои мысли. Когда последний из них, тоже ближайший ко мне, только теперь уже с другой стороны, суворовец окончил свое повествование, я встал и сказал приблизительно следующее:

«Дорогие суворовцы Екатеринбурга!

Рапорт, которым вы встретили меня, и ваши короткие автобиографии настолько взволновали меня, что я на время лишился дара речи. Но я уже достаточно пришел в себя, чтобы увидеть, что и мне полагается рассказать вам, кто я и зачем приехал в Екатеринбург.

Я родился 78 лет тому назад в Ессентуках, на Кавказе, и на третий день после рождения уже отступал с моими родителями по Военно-грузинской дороге к черноморскому побережью Кавказа, откуда переехал в Севастополь. Мой отец - «оголтелый белогвардеец», и я по наследству такой - же, как и он «оголтелый белогвардеец», как он, и остался таким до сегодняшнего дня.

22 года я прожил в Югославии, где после девяти лет обучения и воспитания в нём окончил Первый Русский Великого князя Константина Константиновича Кадетский Корпус. Перед войной я попал в Германию, где 6 лет жил и учился в Баварии, в Университете города Мюнхена. По окончании войны, видя, что возврата в коммунистическую Югославию нет, я перебрался со всей моей семьей в Южную Америку, в Венесуэлу, где проживаю 50 лет.

В Россию я приехал первый раз в моей жизни и первым делом счел необходимым для себя приехать в Екатеринбург и поклониться Кресту, воздвигнутому на святом для меня месте убиения последнего Русского Царя и его невинной Семьи.

Я привез вам заветы, которыми мы, зарубежные кадеты, жили все эти прошедшие долгие годы за границей и по которым живем и поныне. Эти заветы должны быть дороги для всякого человека, чувствующего себя русским: «За Веру, Царя и Отечество!»

Если я говорю «За Царя», это совсем не означает, что я монархист или призываю вас стать монархистами. Это значит всего лишь, что я предлагаю всем вам самим вернуться к истокам старой Русской Славы, любить Ее и гордиться славными делами прежних строителей великой и дорогой всем нам России».

Излишняя скромность не позволяет мне описать реакцию суворовцев, так по братски трогательно встретивших меня. Но, судя по тому что, все они совершенно дружелюбно подходили со своими бокалами ко мне, речь моя им, должно быть понравилась.

Мы отдали должное всему тому, что было на столе, а затем все вместе слаженно и гордо спели «Бородино» и «Взвейтесь, соколы, орлами». Стол был накрыт красиво и богато. Тут было все, чем во все времена славился суровый и седой Урал, но многочисленные  поздравления и пожелания выбили у меня из головы полный перечень того, чем меня угощали в этом зале в тот день. Но я запомнил главное, фамилии большинства из присутствующих. Их я передаю для сведения читателей. Это замечательные русские люди, в руках которых будущее нашей терпящей бедствие Родины. Они, будьте уверены, справятся со всеми трудностями и при их участии наша Россия станет опять великой, сильной и свободной Державой. Вот их имена:

Александров Григорий Ефимович, 65 года выпуска

Антропов Павел Павлович, 74 года выпуска

Бессмертный Владимир Владимирович, 68 года выпуска

Бобов Альберт Петрович, 60 года выпуска

Бондаренко Вадим  Геннадьевич, 75 года выпуска

Вуоно Николай Георгиевич, 66 года выпуска

Дрынов Александр Егорович, 54 года выпуска

Дурнов Александр Александрович, 1961 года выпуска

Исупов Валерий Аркадьевич, 60 года выпуска

Коваленя Анатолий Николаевич, 60 года выпуска

Мазурчук Олег Юрьевич, 71 года выпуска

Минченко Владимир Иванович, 60 года выпуска

Нечаев Валерий Васильевич, 60 года выпуска

Переверзев Анатолий Николаевич, 60 года выпуска

Сергеев Александр Михайлович, 66 года выпуска

Шадов Геннадий Максимович, командир суворовской роты.

Я великодушно прошу извинить меня за упущенные фамилии и имена, а также за возможно вкравшиеся в моё повествование ошибки в предъявленных мною именах и датах, ибо особые обстоятельства, описанные выше мною, провести точные и полные записи в тот день не дали мне полной возможности.

 

ЕКАТЕРИНБУРГ.

Поездка в окрестности деревни Коптяки к месту сожжения тел всех расстрелянных в Ипатьевском доме была намечена на 15 августа. Это место называется Ганиной Ямой. День был субботний, поэтому многие суворовцы имели возможность поехать туда вместе с нами. К 9.30 уже все были в сборе, и в 10.00 мы выехали  из дома. От северной окраины Екатеринбурга до Коптяков километров пятнадцать.

Проезжая по городу, мы остановились около памятника солдатам, павшим в безумных послевоенных авантюрах Советского Союза.

Всеми екатеринбуржцами этот мемориал называется «Черный Тюльпан». Сидит гранитной на постаменте бронзовый солдат с автоматом в руке, направленным стволом в небо, опустив вниз свою буйную голову, как бы не желая никого ни видеть, ни слышать.

Справа и слева от него высятся черные, с одной стороны вогнутые, колонны, и на каждой из них можно прочесть знакомые нам названия многих стран, где велись совершенно ненужные для России войны: Вьетнам, Лаос, Камбоджа, Ангола и т.д. На этих же колоннах начертаны списки тех, кто оттуда не вернулся живым. У ног усталого, измученного боем и как бы пониманием бессмысленности всего, проходящего вокруг него солдата, лежат венки и живые цветы. Я обошел памятник вокруг и пожалел бедного русского солдата, которого послали зачем-то воевать и умирать в далекие, чуждые русским людям и русским интересам, земли...

Выехав из города, мы через очень короткое время оказались в деревне Коптяки. Всюду деревянные дома с обязательно разукрашенными узорчатыми наличниками окнами на переднем фасаде, дачи городских жителей с баньками и огородами. Ганина Яма где-то близко, но никто не знает, где. «Вон по той дороге поезжайте к лесу и там увидите тропинку». Мы поехали к лесу, тропинки не увидели и поехали к дачам, выстроенным в ряд вдоль проселочной дороги.

Новые расспросы были так же безрезультатны. Случайно нам встретился симпатичный, очень разговорчивый местный житель, который в это субботнее утро, очевидно, ничем важным занят не был. Он вызвался показать нам дорогу. Он подсел в автомобиль, назвавшись Новостречным Владимиром Ивановичем, и указал с убедительностью хорошо знакомого с местностью знатока, куда нужно ехать, и мы по колдобинам поехали куда-то вправо, к  зеленым холмам с жидким лесом. Проехали несколько километров и уперлись в яму...,  но яма оказалась не Ганиной.

Владимир Иванович, овладевший во время короткой дороги  нашим вниманием и всеобщим уважением, с некоторым смущением сказал, что тут он на каком-то повороте ошибся, что где-то тут его «хата» и что ... нужно поворачивать и ехать вон в ту сторону, к опушке вон того леса. Мы развернулись и поехали к опушке, где Владимир Иванович слез, распрощался с нами и указал верную дорогу, которая стала уж очень ухабистой, сплошь покрытой желтыми лужами. Поехали дальше и уперлись в густой лес. Ехать дальше показалось нам опасным - можно было утонуть в какой-нибудь трясине.

Мы оставили наши автомобили, и пошли по лесу просекой по следам грузовой машины, которую вскоре и нашли застрявшей в грязи. Шофера не было, спросить было некого. Мы разбрелись по лесу и начали искать. Я шел по тропинке, углубляясь в густой лес. Березы, сосны и лиственницы обступали меня со всех сторон. Много грибов - грузди, сыроежки, белые, обабки. Сорвал немного костяники и малины. Некоторые, в том числе и я, нарвали по букету дикой ромашки и колокольчиков. Перешли одноколейную железную дорогу и повстречали дико выглядевшего пастуха, сидевшего охлюпкой на лошади и сопровождаемого огромной собакой-овчаркой. Спросили его, но он неопределенно помотал головой и поскакал куда-то в сторону.

Наконец, мы как будто, напали на верный след. На заросшей бурьяном тропинке были воткнуты колышки, и по этим колышкам мы пошли на этот раз уж наверняка прямо к Ганиной Яме. Откуда-то справа закричал Паша, и мы пошли уже без тропинки по густому лесу на его голос. Между деревьями стоял большой белый железный Крест, а за ним зиял кратер, как от взорвавшейся бомбы... Мы были у Ганиной Ямы.

На прикреплённой к Кресту табличке было написано: «В близи за сей шахтой в июле 1918-го года жгли и серною кислотою были уничтожены честные тела светлых царственных мучеников и их верных слуг.

Не пощажу его ибо он пережег кости царя Едомского в известь. Амос 2-1».

На этом кусочке земли восемьдесят лет тому назад завершилось дикое дело - преступление, равного которому не знает мир.

Здесь кончилось и мое паломничество к Святым местам, к Голгофе России. Здесь, в этом густом лесу я уже мог сказать: «Ныне отпущаеши раба твоего, Господи, с миром…»

Говорят, что на этом месте когда-то будет выстроен прекрасный храм. Может быть, к этому месту будет проложена асфальтная дорога для удобства путешественников, будут сооружены стоянки для автомобилей и будет много объявлений с большими зелеными буквами на желтом фоне, как во всех «прогрессивных» странах.

Поставят здесь и указатели направлений и километров.

Но это будет ошибкой!

Этот лес должен остаться таким, каким он был. И даже тропинки к Кресту должны быть проложены только самими паломниками. На это место нельзя допускать тракторы, на этом месте не должны шуметь бетономешалки. Визг электропил и рычание моторов осквернят это Святое Место. Здесь может только шуметь густой лес, кланяться посетителям лиловые колокольчики и красоваться белые грибы - единственно достойное украшение этого Места.

Я возложил к Кресту мой букет полевых цветов, зажег четыре восковых свечи, стал на колени и произнес короткую простую молитву. Мне представились Лицо Русского Царя, Помазанника Божия, Лицо несчастной супруги Его, лица невинных Детей.

Паша нервно закурил сигарету, и оказавшийся рядом такой же, как и мы, паломник (как выяснилось позже, член Православного братства Царственных Мучеников Анатолий Михайлович Верховский) упрекнул его в святотатстве. Паша в смущении отнес сигарету подальше и там затушил ее.

Смущены были и другие мои спутники, неоднократно выражавшие свое отношение к этой поездке со мной такими словами: «15 тысяч километров проехал человек, чтобы показать нам это место». А место заросло густым лесом, высокие стройные сосны и березы тихо шумели своими шапками в синем небе, которое просвечивало, иной раз пробивался лучик солнца на заросшую бурьяном почти что сравненную с землей шахту с простым белым железным Крестом...

Николай Георгиевич Вуоно, суворовец и мой ангел-хранитель во все время моего пребывания в Екатеринбурге, накопал немного святой земли из шахты, я сорвал несколько веток с елочки, росшей рядом, и мы, медленно и молча, начали пробираться к оставленным где-то на опушке леса автомобилям.

Подавленные охватившим всех нас таким тягостным чувством, как будто только что сами присутствовали при некоем варварском первобытном душераздирающем действе, мы во время езды обратно не могли нарушить скорбного молчания. И только привычная городская суетливая обстановка постепенно привела нас в обычное душевное состояние. Альбертом Бобовым мы были приглашены к себе домой на обед, скромные поминки по невинным жертвам изуверской  расправы жестоких фанатиков, потерявших человеческий обряд и не ведавших что  творят.

 

ЕКАТЕРИНБУРГ

15 августа Альберт Петрович Бобов, Председатель Екатеринбургского Суворовско-Нахимовского Клуба, после посещения нами с группой суворовцев места около деревни Коптяки, где варварски были уничтожены тела всех расстрелянных в Ипатьевском доме в июле 1918 года, пригласил всю группу к себе домой на обед. Чувство подавленности, сопровождавшее нас всю дорогу до города, понемногу развеивалось, и постепенно мы были просто обязаны вернуться к простым обыденным житейским делам. Мы заехали в большой магазин, где купили водки и огромнейший арбуз. Квартира находилась на пятом этаже, лифт в подъезде отсутствовал, и потому хозяин с сопровождавшими нас суворовцами очень беспокоились моей способностью безболезненно преодолеть такое серьезное для старого кадета препятствие.

Хозяйкой была молоденькая племянница Бобова, Наташа. Она встретила нас приветливо, показала квартиру, накрыла на стол, сходила вниз - вверх по лестнице в магазин за свежим хлебом для нас.

Все она делала не спеша, деловито, со спокойствием и важностью опытной хозяйки. Такая простая человеческая обстановка окончательно уравновесила нашу подавленность, которая, очевидно реактивно сменилась на повышенную тягу ко взаимному общению и даже к какой-то чрезмерной веселости. Поэтому Наташа к нам, шумным гостям, относилась с явной симпатией и даже с какой-то «взрослой» снисходительностью. Она смотрела на нас все время улыбаясь и, видимо, внутренне удивляясь - как это взрослые люди могут вести себя так, по-детски.

А нас, что называется, прорвало, и мы стали вспоминать каждый что-либо из кадетской жизни, шумно делиться мнениями, похваляться своими похождениями, проделками и былой удалью в давно уж канувшие в  Лету кадетские дни. Хозяева, усадив меня на почетное место у стола на диване, буквально всего обложили для моего удобства подушками.

Когда мы все, наконец, расселись, Наташа деловито подошла к столу, три раза поклонилась в пояс, широко перекрестилась и громко и внятно прочла нам, сразу же успокоившимся шумным и  беспорядочным буянам, «Отче наш». Все поднялись и подтянулись, почтительно отдавая дань чувствам Наташи, Юры Баженова, моего гида по России, и меня, старшего кадета из Южной Америки.

Мы отдали дань поминовению всех тех, кого сегодня обязаны были помянуть. Хочу сказать, что мне, обложенному подушками, подносили деликатно не до краев наполненные рюмки, потому что нужно было выпить за упокой и во здравие всех, за кого полагалось.

И вот поднимается хозяин, обводит всех многозначительным, требующим внимания к себе, взглядом, поднимает рюмку и вдруг произносит:

Неплохо растет на Урале картошка,

Но здесь не восходит тропический рис.

Присутствующие несколько удивленно поднимают на него глаза. Выдержав паузу, Альберт заканчивает:

По полной по чарке, а не из ложки

За здоровье твое все мы выпьем, Борис!

Шумный восторг! И даже Наташа подошла ко мне, чокнулась своей маленькой рюмочкой и выпила ее до половинки.

А потом мы пели кадетские и солдатские песни, ели пили, и Наташа не успевала приносить из кухни все новые и новые порции пельменей.

В комнате стало жарко, и поэтому есть арбуз мы сошли вниз в маленький садик, расположенный прямо  перед большим домом во дворе. Резала его и подавала каждому опять же Наташа, охотно принимая участие в нашем, как ей все же, наверное казалось, бессвязном разговоре.

И в это время к нам подошел доктор исторических наук А.Н. Авдонин. Да, да, не удивляйтесь! Именно тот самый Авдонин, который вместе с Гелием Рябовым, прогремел на весь мир своей находкой, как считается, подлинных царских останков около деревни Коптяки.

С некоторым укором в глазах он посмотрел на нашу веселую компанию, пьющую водку и закусывающую ее кусками громадного арбуза, лежащего тут же на крышке багажника автомобиля. Но приглашенный «к нашему шалашу», он все же ни от водки, ни от закуски не отказался.

Надо сказать, что в самый первый день моего приезда Николай уже знакомил нас, т.к. имел об этом предварительную договоренность с ним. Авдонин тогда, около здания исторического музея, когда мы собирались на экскурсию по городу, с нами не поехал, а оставил номер своего домашнего телефона и приглашал нас в гости. Я тогда пообещал ему визит, и Николай однажды напомнил мне,  что из вежливости нужно было хотя бы позвонить ему. Но в разговоре с Авдониным я заметил его категорическое  и резко отрицательное отношение ко всем тем, которые не считают царские останки настоящими. Поэтому я тогда перед Николаем как-то вскользь отнекался, он все понял и больше речь об этом не заводил.

И вот Авдонин здесь именно в этот день! Как тесен мир! Но все объяснилось просто. Оказывается - он сосед по подъезду Бобова и Наташи и шел к себе домой.

В это время Павел Павлович Антропов тихонько предложил мне поехать к нему на дачу. Мы, по-английски, оставили всю компанию и незаметно смылись. Ехали мы долго по хорошим и плохим дорогам. Через 20 км появляется дачный поселок на озере Чусовом с маленькими и большими домами, занятыми, как мне рассказал Паша, главным образом, «афганцами».  Особенностью этих домов и окружающих их построек является то, что строятся они самими владельцами без посторонней помощи.

Дача у Паши большая, расположена она у самой дороги. Здороваемся с соседями, которые работают и большим временем для праздных разговоров не обладают. Поэтому, не желая особенно мешать им, мы заводим разговор с хозяйками, которые в тот час занимались приготовлением ужина и, сидя перед своими домами, чистили картошку.

Ближе к вечеру я почувствовал, что  разболелся, кашляю и, по-видимому, у меня поднялась температура. В доме у Паши меня укрывают пледом и дают горячего чаю с малиной. В это время появляются нашедшие таки нас наши собутыльники, включая Юру Баженова, Николая и других. Но, видя мое болезненное состояние, они так же, по-английски, исчезают.

Соседка приносит вторую чашку чаю и говорит, что где-то  меня, оказывается, видела, а потом вспоминает, что меня показывали по местному телевидению. Она вызывается меня вылечить и приглашает в свою домашнюю баню, которая топится с утра. Я категорически протестую, уверяя всех, что из бани им придется выносить меня на носилках. Но меня все же убеждают в необходимости этого, и я в сопровождении Юры и Паши иду лечиться, т.е. париться.

Раздеваюсь и лезу на верхнюю полку, в парилке. В бане жарко, и меня почти сразу же пробивает пот, но когда раскаленные до красна на печке камни начали обливать водой и пивом, пар обжигает меня, и пот из меня течет уже ручьями. Вдобавок ко всему меня начали хлестать березовыми вениками, и я выскочил вон в смежное помещение, где Паша, хохоча, окатил меня ведром холодной воды.

Я решаю звонить Переверзеву в «Горгаз» по телефону 04, чтобы вызвать подмогу. Но этого мне сделать не дают, а снова заталкивают в парилку. Мои друзья, Юра и еще один из присутствующих, не только не приходят ко мне на помощь, но смеются надо мной и все подливают пива на горячие камни. Такая, как мне казалось тогда, смертельная для меня процедура повторяется три раза, но я покинул парилку, выйдя на свежий воздух, оставив в ней и свой кашель, и температуру. Я чувствовал себя обновленным и благодарным своему другу суворовцу и «афганцу» Паше Антропову.

Мы садимся у камина, меня вновь укутывают пледом и продолжают мое лечение до часу ночи, используя теперь уже другие, не такие мучительные, а хорошие старинные русские лекарственные приемы и средства.

Поздно ночью я с Юрой приезжаю к нашему большому дому практически здоровым и, спотыкаясь об обязательные многочисленные притолоки в подъезде, в котором не было света, кое-как добираюсь до своей кровати и засыпаю богатырским сном совершенно здорового человека. Хотите верьте - хотите нет!

Доктору медицины, соседке Павла Павловича Андропова  по даче Н.И. Есиной, вдове офицера – «афганца», той самой, которая чистила картошку, когда мы приехали на дачу 15 августа, прошу передать мою искреннюю благодарность за курс лечения не только полезный, но и, в высшей степени, приятный.

А ведь завтра в ночь нам уже в дорогу, в Казань, к Председателю тамошних суворовцев Анатолию Владимировичу Хронусову. Но еще целый день я буду в Екатеринбурге!

 

г.Москва

 

Без четверти 12 я вышел из Алмазного Фонда в Московском Кремле, где всей группой участников 16-го Съезда Кадет Зарубежных Российских Кадетских Корпусов мы любовались алмазами и брильянтами Российской Империи, и поспешил на свидание со своим старым знакомым, бывшим ранее в 195 году в гостях у нас в Каракасе, полковником – суворовцем Владимиром Петровичем Бизяевым, членом Московского Суворовско – Нахимовского Содружества, который пригласил меня к себе домой на обед. По телефону мы сговорились встретиться с ним в 12 часов у Часовни Иверской Божьей Матери.

Выйдя из Кремля через ворота у Кутафьей башни, я решил, что нужно идти вдоль кремлевской стены направо, но на всякий случай, для проверки остановил группу людей, которые оказались иностранцами. «We don’t know - We are from England». Вторая группа была китайская - в саду вдоль стены было много туристов - и их я беспокоить не стал, т.к. они, наверное, не смогли бы объяснить мне, где находится Иверская.

Я шел по аллее красивого сада. Слева начиналась площадь, а справа впереди показался памятник Неизвестному Солдату, к которому прекрасным строевым шагом направлялась очередная смена часовых. Я спросил шесть человек - девушек, молодых и старых людей, одного милиционера  - никто из них не знал, как пройти ко всерусской святыне - часовне с иконой Иверской Божьей Матери. Наконец, я вышел к ней. Там меня и поджидал Володя Бизяев.

Мы зашли в кондитерскую, сделали небольшие покупки и поехали на званый обед. По выходе из метро мы купили три прекрасные розы и с букетом, завернутым в прозрачную бумагу, втиснулись в полагающийся нам для дальнейшего следования троллейбус. Я на правах старого пенсионера не купил билета и сел где-то сзади. И вдруг вижу, протискивается  в мою сторону немолодая кондукторша, как мне показалось, с ничего хорошего не обещающими намерениями.

Я старый, я пенсионер, правда, пенсионер Венесуэлы, и, наверное,  мои права могли бы показаться строгой кондукторше не совсем законными. Поэтому я приготовился к публичному закланию..., ну, если хоть и не к закланию, так уж точно к позорному десятирублевому оштрафовыванию...

Кондукторша, ничем внешне не отличавшаяся от других пассажиров, кроме разве что особой сумки на животе с торчащей из нее лентой билетов, остановилась рядом, смерила меня каким-то странным взглядом и сказала нарочито громко, во всеуслышание: «Если кто-нибудь подарил бы мне вот такие розы, я бы за него замуж вышла!» От радости, что штраф мне, видимо, платить не надо будет, я собрался было подарить их ей, но ... вспомнил, что, оказывается, давно женат и что жена ждет меня в далекой Венесуэле. Я мгновенно вообразил себе то горе, какое она, наверное испытала бы в случае моего нового брака, и поэтому посмотрел на кондукторшу, очевидно, как-то  так, как мог бы взглянуть  безнадежный, давно женатый пенсионер. Она все поняла, протолкалась дальше и на предъявлении мною моих пенсионных документов настаивать не стала.

Как все же глупо устроена жизнь! ... Как много заманчивых возможностей пропускаем мы мимо себя ежедневно! Ведь, может быть, она была умной, симпатичной, одинокой, несварливой женщиной, и, может быть, давно уже искала себе именно такого же, несомненно, симпатичного и покладистого мужчину, каким был я! Может быть, у нее где-нибудь в Москве была уютная   двух комнатная (да пусть хотя бы однокомнатная) квартирка.

Эх, дуралей, прозевал! ...

Сидя в гостях в доброжелательном обществе, за вкусным обедом с замороженной водкой, я чувствовал, что все те замечательные впечатления, которые должны были бы быть вызваны этими обстоятельствами, безнадежно испорчены, и я сидел скучный и безучастный ко всем попыткам хозяев расшевелить меня

И только когда подали на стол горячие пельмени, и мне увиделась миска со сметаной, я, запив внезапно свалившееся на меня горе, несколькими рюмками отличной перцовки, смирился со своей несчастной судьбой, став снова общительным и любезным со своими радушными хозяевами.

- Нет, - подумал я чуточку позже, - не совсем все бесконечно плохо в моей пенсионерской жизни! Ведь сбылась же моя заветная мечта, в осуществление которой долгие годы мне трудно было бы даже и поверить в далекой Южной Америке. Я - бесконечно счастливый человек, потому что мне все таки удалось познакомиться и пообщаться с большим числом замечательных русских людей, здесь родившихся и живущих, которые с искренней любовью помогли мне в том, чтобы я, наконец-то, первый раз в жизни сумел увидеть и радостно прикоснуться ко всему тому, что и есть наша великая и прекрасная Россия!

 

С огромной любовью ко всем вам.   Борис Плотников

 

Предложенные вниманию читателя материалы  и фотографии Е.Б.Плотникова предоставлены к публикации:

А.А.Дурновым, XIII выпуска 1961 года,

Н.Т.Вуоно, XVIII выпуска Ек СВУ,

П.П. Антропов, XXVI выпуска Ек СВУ.

Техническое исполнение: В.Л. Собипан, XX выпуска ДСВУ, в течение 12 лет преподававшего в ЕкСВУ математику.